-->

Учебник для 10 класса

Литература

       

Теория Раскольникова

Теория Раскольникова основывается на суровом жизненном опыте, на его «правде», как она понята молодым человеком. На своем личном неблагополучии, на неустроенности, на правде о мытарствах родных, на правде о недоедающих детях, поющих ради куска хлеба в трактирах и на площадях, на беспощадной реальности обитателей многонаселенных домов, чердаков и подвалов. В подобных ужасающих реалиях справедливо искать социальные причины преступления-бунта против буржуазной действительности, которые первоначально воплощались лишь в умозрительных построениях героя.

Но, мысленно отрицая существующее зло, он не видит, не хочет видеть того, что противостоит ему, отрицает не только юридическое право, но и человеческую мораль, убежден в тщетности благородных усилий: «Не переменятся люди, и не переделать их никому, и труда не стоит тратить». Более того, герой убеждает себя в ложности всех общественных устоев и пытается на их место поставить придуманные им самим, «головные» установления, вроде лозунга: «Да здравствует вековечная война!» Неверие, подмена ценностей — интеллектуальный исток теории и преступления героя-идеолога.

Современный мир несправедлив и незаконен в представлении Раскольникова. Но герой не верит и в будущее «всеобщее счастье». Идеал социалистов-утопистов представляется ему недостижимым (позиция писателя здесь совпадает с позицией главного героя, как и со взглядами Разумихина на социалистов вообще). «Я не хочу дожидаться «всеобщего счастья». Я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить».

Этот мотив хотения, возникший в «Записках из подполья», в «Преступлении и наказании» будет повторяться («Я ведь однажды живу, я ведь тоже хочу...»), перерастая в мотив своенравия, самоутверждения любой ценой. «Самолюбие непомерное», присущее герою, рождает культ абсолютного своеволия. В этом психологическое основание теории преступления.

Сама теория излагается в статье Раскольникова, напечатанной за полгода до преступления, и пересказывается двумя участниками одной встречи: следователем Порфирием Петровичем и Раскольниковым. Диалог после убийства на квартире следователя — важнейший, кульминационный в идейном развитии конфликта эпизод. Главная мысль, в которую верит (!) Раскольников, выражена лаконично: «Люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низших (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в своей среде новое слово».

Итак, материал — и люди. Одни — для размножения, другие — для новых идей. Уже сама мысль Раскольникова как бы разделила, расколола общество. (Не отсюда ли еще один смысл фамилии героя?) В формулировке ее — идея элитарности (избранности), презрение к основной части человечества.

Подкрепить теорию призваны имена выдающихся личностей, исторических деятелей, примеры из всемирной истории. Образ Наполеона из фигуры конкретной, исторической превращается в голове Раскольникова в символическую. Это воплощение абсолютной власти и над людьми, и над ходом истории, а главное — над кардинальными законами жизни, это символ безусловной «разрешенности».

В ход идут и рассуждения о законах природы, и размышления о движении человечества к цели, о смене настоящего будущим. Раскольников, даже излагая статью устно, умело прибегает к хитроумным, демагогическим доводам, опирается и на философские законы, и на точные житейские наблюдения. Теория в пересказе автора статьи, взволнованного и вдохновленного (уже после совершенного им убийства!), выглядит в иных местах даже привлекательной. Ведь действительно, новое — враг консервативного, в массе обычных людей рождается неповторимый гений, одни люди живут настоящим, другие приближают будущее, и, конечно, необыкновенные люди чаще всего способствуют прогрессу.

Но в этой демагогии таится скрытая ловушка, страшная опасность. Ведь аргументы призваны убедить в том, что материал, масса, низшие обязаны быть послушными, а необыкновенные — разрушители настоящего во имя лучшего (а так ли это?!) имеют право перешагнуть через любые преграды: «через труп, через кровь». Возникает ключевая фраза: «Право на преступление».

Достоевский добивается цели: читатель начинает с ужасом понимать суть «нового слова». Раскольников пытается самовластно отменить то, что, плохо или хорошо, но сохраняло человечество от самоуничтожения: содержащееся в религиозных заповедях, писаных или неписаных законах, моральных запретах вето на преступление, как бы исторически изменчиво ни было это понятие. «Я принцип убил»,— самоуверенно и цинично заявляет герой после кровавой расправы над беззащитными. Преграды, отделяющие моральный поступок от аморального, гуманный от антигуманного, не раз сдерживающие людей у края бездны, по убеждению Раскольникова, «предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград».

Становится ясно: одним из ведущих мотивов конкретного преступления стала попытка утвердить само право на вседозволенность, «правоту» убийства. М. М. Бахтин говорил об испытании идеи в романе: герой-идеолог экспериментирует, практически стремится доказать, что можно и должно переступать, «если вы люди сколько-нибудь талантливые, чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое».

Отсюда вытекает второй важнейший мотив преступления: проверка собственных сил, собственного права на преступление. Именно в этом смысле следует понимать слова, сказанные Раскольниковым Соне: «Я для себя убил». Разъяснение предельно прозрачно: проверить хотел, «тварь ли я дрожащая или право имею...».

Одержимый непомерным тщеславием, герой хотел освободиться от «предрассудков»: совести, жалости («Не жалей, потому — не твое это дело!»), встать «по ту сторону добра и зла». Неужели с самим Богом хочет сравняться Раскольников? Не совсем так. Против Бога и устроенного им мира он бунтует, ниспровергает его, несмотря на заявления, что верует, верует и в Бога, и в Новый Иерусалим (то есть в окончательное установление Царства Божьего). Вспомним, кстати: Порфирий Петрович намекает Раскольникову на несовместимость его учения и истинной веры.

Амбиции Раскольникова иного рода (заметим, амбиции — одно из любимых слов писателя). В теории его воплотились исподволь набирающие силу представления об особых качествах и правах личности, чьи возможности едва ли не превосходят земные пределы. В художественной форме романа Достоевский предвосхитил идеи времени, которые парили в интеллектуальной атмосфере реальной — не романной — Европы. Минует десять — двадцать лет, и немецкий философ Фридрих Ницше создаст поэтическую теорию, почти мифическое учение об идеальном сверхчеловеке, освободившемся от «рабской морали», призванном уничтожить все лживое, болезненное, враждебное жизни. В европейской культуре возникнет культ сильной личности, индивидуалиста, преодолевающего все на своем пути благодаря собственной воле и без оглядки на мораль. Раскольникова с известной долей справедливости можно назвать ницшеанцем до Ницше. Но если немецкий философ будет воспевать сверхчеловека, превратив его в поэтический культурный миф, то Достоевский — предупреждать об опасности, которую несет с собою нигилизм и волюнтаризм (от лат. voluntas — воля), столь популярные в умах некоторых его современников.

Эта опасность наиболее наглядно выражена в последнем, каторжном сне (в тексте романа — «снах») Раскольникова: массы людей, уверенных в единоличном обладании истиной, «убивали друг друга в какой-то бессильной злобе», убивали бестрепетно и беспощадно.

Ночные кошмары каторжанина Раскольникова — последняя фаза наказания. Суть его заключается в болезненных переживаниях содеянного, в мучениях, доходящих до предела, за которым лишь два взаимоисключающих исхода — разрушение личности или душевное воскресение.

Наказание, как и преступление, не одномотивно. Оно многолико, многосоставно, оно — вне Раскольникова и внутри его. Чтобы разобраться в нем, вернемся к той композиционной точке, которая знаменует его начало.

Сразу же после убийства, проснувшись в собственной каморке, Раскольников ощущает физический ужас от того, что он совершил. Лихорадка, остолбенение, тяжелое забытье, ощущение, что он сходит с ума,— писатель не скупится на характеристику ненормального состояния, состояния явного нездоровья. Это наказание (страдание), которое сама природа неизбежно накладывает на того, кто восстает против нее, против живой жизни, какой бы малой и непроявленной она ни казалась.

Неизбежным оказывается и отчуждение, отчаянное одиночество даже в кругу самых близких, родных ему («Мать и Дуня бросились к нему... Но он стоял, как мертвый.» «Я не могу их обнять,— пронеслось, как молния, в его голове»). «О, если бы я был один,» — восклицает герой-индивидуалист, все же чувствующий ответственность перед сестрой, матерью, другом за собственные поступки, за свою и их судьбу. Совершив тягчайший грех, Раскольников понимает, что «ножницами отрезал себя от людей». А ведь человеку, существу общественному, невыносим полный разрыв с себе подобными. Это и было «мучительнейшим ощущением из всех». Это было наказание Раскольникова, обусловленное социальной сущностью всякого человека.

Оно, наказание, тем особенно сурово и болезненно, что «теория», как мы помним, захватила и сердце Раскольникова («теоретически раздраженное сердце», ставит диагноз Порфирий Петрович); «зараженный дух» привел к озлоблению, к неверию. «Он был уже скептик, он был молод, отвлечен и, стало быть, жесток» — такую психологическую связь убеждений, эмоций и характера героя выявляет автор.

На этом фоне возникает неверное, извращенное осмысление собственного поступка. Естественные для каждого сколько-нибудь нормального, без патологических, преступных наклонностей человека чувства страха, омерзения от содеянного, чувство оторванности, наконец, робкий голос совести Раскольников принимает за слабость, никчемность своего «я», собственной личности, не справившейся с проверкой, экспериментом, недостойной теории. «Убить-то убил, а переступить — не переступил. Натура подвела». Он мучается от того, что не выдержал своего преступления. Это — наказание, которое сам Раскольников накладывает на себя. По большому счету, оно ложно, искусственно, это те же греховные, с точки зрения автора-хрис-тианина, бесноватые страсти, а не истинные страдания.

Освобождение от них — подспудное, медленное — начинается тогда, когда Раскольников находит человека, способного до конца понять его, деятельным сочувствием, любовью облегчить страдания и отважиться на долгую, отчаянную борьбу за преодоление чужой «правды». По парадоксальной логике художественного мира Достоевского таким человеком становится проститутка.

Рейтинг@Mail.ru

Содержание