Наступило время, драматичнее которого в жизни Лескова не было. Начался процесс отлучения писателя от литературы. О себе в эту пору он мог сказать словами героя «Соборян» Савелия Туберозова: «Да, одинок! всемерно одинок!»
Началом процесса отлучения стала статья Д. Писарева «Прогулка по садам российской словесности», в которой критик призвал журналы не печатать «на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера» Лескова. Однако писаревский бойкот, объявленный весной 1865 года, провалился. Самый солидный журнал того времени — «Отечественные записки» — публикует одну за другой лесковские вещи: «Обойденные», «Воительница», «Островитяне» и др.
С марта 1867 года здесь начинают печататься «Соборяне», удивительная книга, открывающая галерею лесковских характеров — богатырей духа. И пошли они от трех божедомов: протоиерея Савелия Туберозова, священника Захарии Бенефактова и дьякона Ахиллы Десницына.
«Соборяне» исполнены искреннего тепла и глубокой грусти по уходящей старозаветной России, а с нею — по уходящим носителям живой веры, по словам Лескова, приподнимающей человека «выше дел своекорыстия и плоти». Таков Савелий Ту-берозов — провинциальный русский священник, духовное лицо в высоком смысле этого слова. Его беспокоит отсутствие в церковной жизни животворящего, одухотворенного начала, о чем свидетельствует, по мысли Савелия, «небреженье о молитве... сведенной на единую формальность». «Я сей дорогой не ходок. Нет, я против сего бунтлив»,— заявляет протоиерей, уверенный в том, что слово истинного проповедника «падает из уст, как уголь горящий».
Именно от протоиерея Туберозова, чистого духом, непреклонного в делах человеческой правды и совести, можно вести отсчет будущих лесковских героев-праведников, исповедующих вечные нравственные заповеди добра и справедливости и спасающих ими мир.
Около героев, подобных Туберозову, постепенно выздоравливал болящий дух Лескова. Вместе с ними он приобщался к тем силам, которые помогали окрепнуть духовно, преодолеть «по-сленекудовский» кризис и войти в зрелую полосу творчества.
«Я вырос в народе...». «Лесковский человек». Лесков принадлежал к особому писательскому типу, обозначившемуся в русской литературе 60—70-х годов,— к писателям-разночин-цам. Они знали народ не понаслышке, а из непосредственного общения с ним. Самому Лескову в этом очень помогли «шкоттовские университеты»: «Мне не приходилось пробиваться сквозь книги и готовые понятия к народу и его быту. Я изучил его на месте. Книги были добрыми мне помощниками, но коренником был я. По этой причине я не пристал ни к одной из школ, потому что учился не в школе, а на барках у Шкотта». Огромный практический опыт и знание народа дала писателю и Орловщина.
Реальная жизнь и реальный человек для него являлись первостепенными. Но Лескова всегда увлекала жизнь, не укладывающаяся в схемы, равно как и удивительные человеческие характеры.
Ему, много повидавшему за время бесконечных путешествий по России, в этом смысле было что рассказать. Он знал о русской жизни, и в особенности о русском человеке, такое, о чем, возможно, мало кто из писателей ведал. Поэтому не случайно существует понятие «лесковский человек» как знак особой, отдельной, цельной человеческой личности.
«Лесковский человек» — лицо не столько социальное, сколько локальное. Это не мужик, не помещик, не нигилист. Это человек Русской земли.
И как о самой России трудно сказать что-либо односложное, так и в отношении ее человека Лесков не спешит с однозначными утверждениями. О «лесковском человеке» можно отозваться подобно тому, как судят о квартальном Рыжове, герое рассказа «Однодум», когда на вопрос губернатора Ланского: «Каков квартальный?» — несколько простолюдинов «в одно слово отвечали: «Он у нас такой-некий-этакой».