Поэтесса признается в том, что духовная жизнь человека пестра и многогранна. Сердце человеческое «исполнено счастьем желанья», «но и трепещет оно и боится»:
Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья,—
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание — может свершиться...
Вечно стремясь к счастью, постоянно ожидая его, человек, по мнению поэтессы, тем не менее не способен принять жизнь во всей ее полноте:
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим,— но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая,—
И умираем, не достигая...
Удел человека — вечное «желанье пределов» и невозможность их достичь.
Земля
В первой строфе стихотворения поэтесса говорит о безумии, воплощенном в постоянно висящем в пустыне пустынном шаре. Шар выступает как символе дьявольских идей:
Пустынный шар в пустой пустыне,
Как Дьявола раздумие...
Висел всегда, висит поныне...
Безумие! Безумие!
Далее поэтесса говорит о раскаянье, длящемся вечно, неизбывном и оттого приводящем в отчаянье:
Единый миг застыл — и длится,
Как вечное раскаянье...
Нельзя ни плакать, ни молиться...
Отчаянье! Отчаянье!
Поэтесса не желает верить ни в загробные муки, ни в райское спасение, она требует лишь забвения:
Пугает кто-то мукой ада,
Потом сулит спасение...
Ни лжи, ни истины не надо...
Забвение! Забвение!
Поэтесса утверждает, что после жизни человека не ждет ничего, кроме вечной ночи:
Сомкни плотней пустые очи
И тлей скорей, мертвец.
Нет утр, нет дней, есть только ночи.
Конец.
О вере
А. К.
Стихотворение пронизано призывом никогда не оглядываться не прошлое, сколь бы милым сердцу оно ни было:
Великий грех желать возврата
Неясной веры детских дней.
Нам не страшна ее утрата,
Не жаль пройденных ступеней.
Вместо повторения прошлого человек должен постоянно стремиться к новым высотам, к новым граням бытия:
Мечтать ли нам о повтореньях?
Иной мы жаждем высоты.
Для нас — в слияньях и сплетеньях
Есть откровенья простоты.
Смысл жизни, по убеждению автора, состоит именно в постоянном поиске истинной веры:
Отдайся новым созерцаньям,
О том, что было,— не грусти,
И к вере истинной — со знаньем —
Ищи бесстрашного пути.
14 декабря 1918 г.
Поэтесса обращается к теме подвига декабристов:
Ужель прошло — и нет возврата?
В морозный день, заветный час,
Они, на площади Сената,
Тогда сошлися в первый раз.
Идут навстречу упованью,
К ступеням Зимнего крыльца...
Под тонкою мундирной тканью
Трепещут жадные сердца.
Подвиг тех, кто впервые «сходился» на Сенатской площади, стал первой искоркой, от которой, по убеждению автора, загорелся «освободительный костер»:
Своею молодой любовью
Их подвиг режуще-остер,
Но был погашен их же кровью
Освободительный костер.
Минули годы, годы, годы...
А мы все там, где были вы.
Смотрите, первенцы свободы:
Мороз на берегах Невы!
Поэтесса обращается к «первенцам свободы» от имени их потомков:
Мы — ваши дети, ваши внуки...
У неоправданных могил
Мы корчимся все в той же муке,
И с каждым днем все меньше сил.
Потомки декабристов черпают силы в дыханье первых героев:
И в день декабрьской годовщины
Мы тени милые зовем.
Сойдите в смертные долины,
Дыханьем вашим — оживем.
В течение восьмидесяти лет потомки хранили заветы «первенцев свободы»:
Мы, слабые, — вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.
Поэтесса мечтает о том, чтобы ее поколение сумело воплотить в жизнь заветы декабристов:
И вашими пойдем стопами,
И ваше будем пить вино...
О, если б начатое вами
Свершить нам было суждено!
Все она
Стихотворение начинается с описания дымного грохота войны:
Медный грохот, дымный порох,
Рыжелипкие струи,
Тел ползущих влажный шорох...
Где чужие? где свои?
Поэтесса убеждена в бессмысленности войны, которая несет смерть всем — и чужим и своим:
Нет напрасных ожиданий,
Недостигнутых побед,
Но и сбывшихся мечтаний,
Одолений — тоже нет.
Все едины, все едино,
Мы ль, они ли... смерть — одна.
И работает машина,
И жует, жует война...
Молодому веку
Автор стихотворения обращается к молодому, только набирающему силу веку:
Но уже за такое недолгое время век показал себя своенравным и дерзким:
Тринадцать лет! Мы так недавно
Его приветили, любя.
В тринадцать лет он своенравно
И дерзко показал себя.
Вновь наступает день рожденья...
Мальчишка злой! На этот раз
Ни празднества, ни поздравленья
Не требуй и не жди от нас.
И если раньше землю смели
Огнем сражений зажигать —
Тебе ли, юному, тебе ли
Отцам и дедам подражать?
Автор упрекает молодой век в уподоблении прошлым эпохам, наполненным войнами и кровопролитиями:
Они — не ты. Ты больше знаешь.
Тебе иное суждено.
Но в старые мехи вливаешь
Ты наше новое вино!
Автор надеется, что молодой век раскается и сойдет с тропы кровопролития:
Ты плачешь, каешься? Ну что же!
Мир говорит тебе: «Я жду».
Сойди с кровавых бездорожий
Хоть на пятнадцатом году!
Мудрость
Стихотворение начинается с описания встречи злых ведьм:
Сошлись чертовки на перекрестке,
На перекрестке трех дорог
Сошлись к полночи, и месяц жесткий
Висел вверху, кривя свой рог.
«Чертовки» сошлись на перекрестке трех дорог, чтобы поведать друг другу о своих злодеяниях:
Ну, как добыча? Сюда, сестрицы!
Мешки тугие,— вот прорвет!
С единой бровью и с ликом птицы,—
Выходит старшая вперед.
Первая ведьма хвастается тем, что разлучила любящих друг друга людей.
И запищала, заговорила,
Разинув клюв и супя бровь:
«Да что ж, не плохо! Ведь я стащила
У двух любовников — любовь.
Сидят, целуясь.. А я, украдкой,
Как подкачусь, да сразу — хвать!
Небось, друг друга теперь не сладко
Им обнимать да целовать!»
Другая ведьма похитила веру у пророка, который «тотчас сошел с ума».
Он этой верой махал, как флагом,
Кричал, кричал... Постой же, друг!
К нему подкралась я тихим шагом —
Да флаг и вышибла из рук!
Третья ведьма бахвалится тем, что обездолила ребенка, лишив его детства, а затем и жизни:
...и мой денечек не был плох:
Я у ребенка украла детство,
Он сразу сник. Потом издох.
Четвертая ведьма, «сама худая, без лица», с самыми тугими мешками, стыдится, что ее злодеяние недостаточно страшное в сравнении с делами ее товарок.
Чертовка мнется, чертовке стыдно..
«Хоть я безлика, а все ж обидно:
Я обокрала — мудреца.
Жирна добыча, да в жире ль дело!
Я с мудрецом сошлась на грех.
Едва я мудрость стащить успела,—
Он тотчас стал счастливей всех!
Получив богатую добычу — мудрость, ведьма отнюдь не сделала несчастным свою жертву. Напротив, бывший мудрец.
Смеется, пляшет... Ну, словом, худо.
Назад давала — не берет.
«Спасибо, ладно! И вон отсюда!»
Пришлось уйти... Еще убьет!
Ведьма не в силах избавиться от бесполезной добычи:
Конца не вижу я испытанью!
Мешок тяжел, битком набит!
Куда деваться мне с этой дрянью?
Хотела выпустить — сидит.
Рассказ четвертой ведьмы поверг в ужас ее подруг:
Чертовки взвыли: наворожила!
Не людям быть счастливей нас!
Вот угодила, хоть и без рыла!
Тащи назад! Тащи сейчас!
«Несите сами! Я понесла бы,
Да если люди не берут!»
И разодрались четыре бабы:
Сестру безликую дерут.
Смеялся месяц... И от соблазна
Сокрыл за тучи острый рог.
Дрались... А мудрость лежала праздно
На перекрестке трех дорог.
Поэтесса обращает свой взор к людям:
Мы судим, говорим порою так прекрасно,
И мнится — силы нам великие даны,
Мы проповедуем, собой упоены,
И всех зовем к себе решительно и властно.
По мнению поэтессы, мудрость нисколько не улучшает, не облегчает жизни:
Увы нам: мы идем дорогою опасной.
Пред скорбию чужой молчать обречены,—
Мы так беспомощны, так жалки и смешны,
Когда помочь другим пытаемся напрасно.
Истинный смысл жизни автор видит не в мудрости в общепринятом смысле этого понятия, но в легкости и простоте восприятия мира:
Утешит в горести, поможет только тот,
Кто радостен и прост и верит неизменно,
Что жизнь — веселие, что все — благословенно:
Кто любит без тоски и как дитя живет.
Пред силой истинной склоняюсь я смиренно:
Не мы спасаем мир: любовь его спасет.
Надпись на книге
Поэтесса признается в том, что иллюзорный мир для нее ближе и желаннее, чем реальность.
Мне мило отвлеченное:
Им жизнь я создаю...
Я все уединенное,
Неявное люблю.
Реальная жизнь недостаточно богата средствами, чтобы описать мир души:
Я — раб моих таинственных,
Необычайных снов...
Но для речей единственных
Не знаю здешних слов...
Своеобразие поэзии 3. Гиппиус
Поэтическое творчество Зинаиды Гиппиус называют «поэзией пределов». В стихотворениях поэтессы сосредоточиваются высшие взлеты и падения. За исповедью одинокой души видится напряженное переживание миропознания, свойственное метафизическому восприятию действительности. Поэтесса стремится познать высшие истины, прийти к пониманию смысла жизни. Собственная душа со всеми ее противоречиями, переживаниями, светлыми и темными сторонами для поэтессы — объект изучения, модель духовного мира человека вообще. В стихотворении «Мысли без воли — нецарственный путь» Гиппиус анализирует свою душу, называя ее «косной», «оцепенелой», признает необходимость преодолевать душевную вялость «хотеньем» и верой.
В стихотворении «Мудрость» поэтесса утверждает истинный смысл жизни. Он не в накопленных знаниях, не в следовании традициям и правилам. Истинный смысл жизни для Гиппиус заключен в простом, светлом и радостном принятии действительности, в признании того, что любовь, а вовсе не мудрость способна спасти наш мир.