Вы обещали нам сады
В краю улыбчиво-далеком,
Где снедь — волшебные плоды,
Живым питающие соком.
Вещали, что укроют от горестей, омоют тела прокаженных в целительных ручьях. На этот зов пришли «Чума, Увечье, Убийство, Голод и Разврат». Следом пришли Страх, «дырявая Бедность». Облетел сад, потекли ручьи отравы.
После всех пришельцев появились «неведомые Мы»:
Вскормили нас ущелий недра,
Вспоил дождями небосклон,
Мы — валуны, седые кедры,
Лесных ключей и сосен звон.
Рожество избы
В стихотворении описан процесс «рождения» крестьянской избы. Вот «белый сруб» избы, рядом молчаливый «крепкогрудый плотник», отесывающий колья. После того как изба будет построена, будут «рябью писаны подзоры / И лудянкой выпестрен конек». Настене будут зарубки: «сукрест, лапки, крапица, рядки». Строителя избы автор называет «тайновидцем», щепа перед ним — письмена, а изба — «пава». Когда окончится работа, о «красном древоделе» будут говорить люди.
«Я — посвященный от народа...»
Я — посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.
Все племена людей едины:
Китай за чайником мурлычет,
Чикаго смотрит чугуном...
А дух поэта парит над родиной, одетой «в громовый плащ». Он видит «снежную Печору», где к жителю ее — помору — «стучится дед — пурговый сон».
Пусть кладенечные изломы
Врагов, как молния, разят, —
Есть на Руси живые дремы,
Невозмутимый, светлый сад.
«Обозвал тишину глухоманью...»
Обозвал тишину глухоманью,
Надругался над белым «молчи»,
У креста простодушною данью
Не поставил сладимой свечи.
В хвойный ладан дохнул папиросой
И плевком незабудку обжег.
Зарябило слезинками плесо,
Сединою заиндевел мох.
Светлый отрок — лесное молчанье,
Помолясь на заплаканный крест,
Закатилось в глухое скитанье
До святых, незапятнанных мест.
Заломила черемуха руки,
К норке путает след горностай.
Сын железа и каменной скуки
Попирает берестяный рай.
«Есть горькая супесь, глухой чернозем...»
Есть горькая супесь, глухой чернозем,
Смиренная глина и щебень с песком,
Окунья земля, травяная медынь
И пегая охра, жилица пустынь.
Меж тучных, глухих и скудельных земель
Есть Матерь-земля, бытия колыбель.
Ей пестун Судьба, вертоградарь же Бог,
И в сумерках жизни к ней нету дорог.
Лишь дочь ее, Нива, в часы бороньбы,
Как свиток, являет глаголы Судьбы, —
Читает их пахарь, с ним некто Другой,
Кто правит огнем и мужицкой душой.
Мы внуки земли и огню родичи,
Нам радостны зори и пламя свечи,
Язвит нас железо, одежд чернота, —
И в памяти нашей лишь радуг цвета.
В кручине по крыльям пригожих лицом
Мы «соколом ясным» и «павой» зовем.
Узнайте же ныне: на кровле конек
Есть знак молчаливый, что путь наш далек.
Изба — колесница, колеса — углы,
Слетят серафимы из облачной мглы,
И Русь избяная — несметный обоз! —
Вспарит на распутья взывающих гроз...
Смятутся народы, иссякнут моря,
Но будет шелками расшита заря, —
То девушки наши, в поминок векам,
Расстелют ширинки по райским лугам.
«От иконы Бориса и Глеба...»
От иконы Бориса и Глеба,
От стригольничьего Шестокрыла
Моя песенная потреба,
Стихов валунная сила.
Кости мои от Маргарита,
Кровь — от костра Аввакума.
Узорнее аксамита
Моя золотая дума:
Чтобы Русь, как серьга, повисла
В моем цареградском ухе...
Притекают отары-числа
К пастуху — дырявой разрухе.
И разруха пасет отары
Татарским лихим кнутом,
Оттого на Руси пожары
И заплакан родимый дом.
На задворках, в пустом чулане
Бродит оторопь, скреб и скок,
И не слышно песенки няни
На крылечке, где солнопек.
Неспроста и у рябки яичко
Просквозило кровавым белком...
Громыхает чумазый отмычкой
Над узорчатым тульским замком.
Неподатлива чарая скрыня,
В ней златница — России душа,
Да уснул под курганом Добрыня,
Бородою ковыльной шурша.
Да сокрыл Пересвета с Ослябей
Голубой Богородицын плат!..
Жемчугами из ладожской хляби
Не скудеет мужицкий ушат.
И желанна великая треба,
Чтоб во прахе бериллы и шелк
Пред иконой Бориса и Глеба
Окаянный поверг Святополк!
«Когда осыпаются липы...»
Когда осыпаются липы
В раскосый и рыжий закат
И кличет хозяйка — цып, цыпы!
Осенних зобастых курят,
На грядках лысато и пусто,
Вдовеет в полях борозда,
Лишь пузом упругим капуста,
Как баба обновой, горда.
Ненастна воронья губернья,
Ущербные листья — гроши,
Тогда предстают непомерней
Глухие проселки души.
Мерещится странником голос
Под вьюгой, без верной клюки,
И сердце в слезах раскололось
Дуплистой ветлой у реки.
Ненастье и косит и губит
На кляче ребрастой верхом,
И в дедовском кондовом срубе
Беда покумилась с котом.
Кошачье «мяу» в половицах,
Простужена старая печь, —
В былое ли внуку укрыться
Иль в новое мышкой утечь?!
Там лета грозовые кони,
Тучны золотые овсы...
Согреть бы, как душу, ладони
Пожаром девичьей косы.
Николай Клюев — ново-крестьянский поэт
На рубеже XIX—XX вв. благодаря расширившимся после образовательной реформы 60-х гг. возможностям обучения многие выходцы из крестьянских семей начали сочинять стихи, создавать собственные художественные кружки и группы. Рубеж XIX—XX вв. породил великого поэта Сергея Есенина. Рядом с ним стоит Николай Клюев. Клюев стал поэтом «элитарным», поскольку его поэтическая эстетика, связанная с древним народным творчеством, была достаточно сложной и закрытой для восприятия простого читателя.
Появление в начале XX в. в столице крестьянина Николая Клюева оказалось ожидаемым — русская интеллигенция, осознав ущербность городской культуры, недостаточность ее по сравнению с народной, начала говорить о «хождении в народ». Но хождение должно было иметь целью не учить крестьян, а учиться у них целостному взгляду на мир, вере, природному характеру. Так что появление самого крестьянина в интеллигентской среде было воспринято как появление вестника из народа. К тому же народный вестник заговорил о проблемах интеллигенции на своем, народном, языке.
В ранних стихах Клюева чувствовалось влияние Н. А. Некрасова, И. С. Никитина, И. 3. Сурикова. Зрелая его поэзия «рационалистична, ее невозможно понять вне общего стиля проповеднической литературы и старообрядческих песнопений» (В. Г. Базанов). Поэзия Клюева родилась на стыке двух культур — устного народного творчества и модернистской поэзии. Это и определило успех его книг. В. Я. Брюсов писал: «Клюев — поэт подлинный... Поэзия Клюева жива внутренним огнем...».
<">
