Александр Трифонович Твардовский (1910—1971) — русский поэт, главный редактор журнала «Новый мир» (1950—1954, 1958—1970). Его поэма «Василий Теркин», написанная во время Великой Отечественной войны (1941—1945), воплотила русский характер и передала общенародные переживания. В поэме «За далью — даль» (1953—1960; Ленинская премия, 1961) и лирике (книга «Из лирики этих лет. 1959—1967», 1967) автор размышляет о долге поэта, о движении времени, о смысле бытия, о жизни и смерти. «За далью — даль» начинается как путевой дневник поэта, затем перерастает в исповедь сына века, которого «две дали... влекут к себе одновременно» — сложнейший, полный трагизма период, пережитый советским народом, и будущее, богатое новыми замыслами и свершениями.
В поэме «Теркин на том свете» (1963) автор создает сатирический образ бюрократического омертвления бытия. В итоговой поэме-исповеди «По праву памяти» (опубликована в 1987) — правда о времени сталинизма, о трагическом противоречии духовного мира человека этой эпохи. Кроме того, Твардовским написаны поэмы «Страна Мура-вия» (1936), «Дом у дороги» (1946); проза, критические статьи. Неоднократно А. Твардовский был удостоен Государственной премии СССР (1941, 1946, 1947, 1971).
«Пускай до последнего часа расплаты...»
Пускай до последнего часа расплаты,
До дня торжества — недалекого дня —
И мне не дожить, как и многим ребятам,
Что были нисколько не хуже меня.
Я долю свою по-солдатски приемлю.
Ведь если бы смерть выбирать нам, друзья,
То лучше, чем смерть за родимую землю,
И выбрать нельзя.
«...И цветут — и это страшно...»
...И цветут — и это страшно —
На пожарищах цветы.
Белым-белым, розоватым
Цветом землю облегли,
Словно выложили ватой
Раны черные земли.
Журавель. Труба без хаты.
Мертвый ельник невдали.
Где елушка, где макушка
Устояла от огня.
Пни, стволы торчат в окружку,
Как неровная стерня.
Ближе — серая церквушка
За оградой из плетня.
Кирпичи, столбы, солома,
Уцелевший угол дома,
Посреди села — дыра,—
Бомба памяти дала...
«Ветром, что ли, подунуло...»
Ветром, что ли, подунуло
С тех печальных полей,—
Что там с ней, как подумаю,
Стороною моей?
С тою русской сторонкою,
Захолустной, лесной,
Незавидной, негромкою, —
А навеки родной.
Неужели там по небу
Тучки помнят свой шлях?
Неужели там что-нибудь
Зеленеет в полях?
На гнездовья те самые
За Днепром, за Десной
Снова птицы из-за моря
Прилетели весной?
И под небом ограбленной,
Оскорбленной земли
Уцелевшие яблони —
Срок пришел — расцвели?
Люди, счетом уменьшены,
Молча дышат, живут?
И мужей своих женщины
Неужели не ждут?
И что было — оплакано,
Смыло начисто след?
И как будто, что так оно,
И похоже... А — нет!..
Две строчки
Из записной потертой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду.
Лежало как-то неумело
По-детски маленькое тело.
Шинель ко льду мороз прижал,
Далеко шапка отлетела,
Казалось, мальчик не лежал,
А все еще бегом бежал,
Да лед за полу придержал...
Среди большой войны жестокой,
С чего — ума не приложу, —
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.
«Спасибо, моя родная..»
Спасибо, моя родная
Земля, мой отчий дом,
За все, что от жизни знаю,
Что в сердце ношу своем.
За время, за век огромный,
Что выпал и мне с тобой,
За все, что люблю и помню,
За радость мою и боль.
За горечь мою и муку,
Что не миновал в пути.
За добрую науку,
С которой вперед идти.
За то, что бессменно, верно
Тебе служить хочу,
И труд мне любой безмерный
Еще как раз по плечу.
И дерзкий порыв по нраву,
И сил не занимать,
И свято на подвиг право
Во имя твое, во славу
И счастье, отчизна-мать.
Моим критикам
Все учить вы меня норовите,
Преподать немудреный совет,
Чтобы пел я, не слыша, не видя,
Только зная: что можно, что нет.
Но нельзя не иметь мне в расчете,
Что потом, по прошествии лет,
Вы же лекцию мне и прочтете:
Где ж ты был, что ж ты видел, поэт?..
«Я полон веры несомненной...»
Я полон веры несомненной,
Что жизнь — как быстро ни бежит,
Она не так уже мгновенна
И мне вполне принадлежит.
Со всем ее живым и сущим
Отрадным светом и теплом,
С ее прошедшим и грядущим
Добром и горьким недобром.
Она дала мне дней задаток, —
Ну что же, в дело обратим,
И как тот малый срок ни краток —
Он от нее неотделим:
Он ей самой необходим.
О сущем
Мне славы тлен — без интереса
И власти мелочная страсть.
Но мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть;
От уходящей в детство стежки
В бору пахучей конопли;
От той березовой сережки,
Что майский дождь прибьет в пыли;
От моря, моющего с пеной
Каменья теплых берегов;
От песни той, что юность пела
В свой век — особый из веков;
И от беды и от победы —
Любой людской — нужна мне часть,
Чтоб видеть все и все изведать,
Всему не издали учась...
И не таю еще признанья:
Мне нужно, дорого до слез
В итоге — твердое сознанье,
Что честно я тянул мой воз.
«Вся суть в одном-единственном завете...»
Вся суть в одном-единственном завете:
То, что скажу, до времени тая,
Я это знаю лучше всех на свете —
Живых и мертвых, — знаю только я.
Сказать то слово никому другому
Я никогда бы ни за что не мог
Передоверить. Даже Льву Толстому —
Нельзя. Не скажет — пусть себе он бог.
А я лишь смертный. За свое в ответе,
Я об одном при жизни хлопочу:
О том, что знаю лучше всех на свете,
Сказать хочу. И так, как я хочу.
«Я знаю, никакой моей вины...»
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же...
«Я сам дознаюсь, доищусь...»
Я сам дознаюсь, доищусь
До всех моих просчетов.
Я их припомню наизусть, —
Не по готовым нотам.
Мне проку нет — я сам большой —
В смешной самозащите.
Не стойте только над душой,
Над ухом не дышите.
<">
